27 января — священная для нашей страны дата — день снятия блокады Ленинграда. Информационный портал СМИ44 публикует интервью, которое представители комитета по делам молодежи Костромской области взяли у Еленой Александровной Семянниковой. Елена Александровна – ребенок блокадного Ленинграда.

Когда началась Великая Отечественная война, ей было 13 лет.  Девочка осталась одна. Без поддержки и помощи. Без надежды на чудо…

- Елена Александровна, девятьсот дней блокады – это ваша биография, ваша личная история… Идти в детский дом и эвакуироваться вы ведь отказались наотрез?
- Отказалась. Хотя двоюродных сестричек сама лично в детский дом отправила. Мама у них в феврале сорок второго умерла. Старшая сестра – в апреле… Помню, тогда как раз первый трамвай в дни блокады по городу пустили. И я сразу к сестрам – с первого дня войны не виделись. Приезжаю,  а мне говорят: «Хочешь Галю (старшую сестру) посмотреть? Она на столе лежит. Мертвая». Исхудавшая, вшами изъеденная… Мы тогда младшую  в охапку – и в детский дом. Она, бедная, говорить уже не могла – язык от голода отнялся. Потом и среднюю в детский дом забрали. Выжили они, их потом как раз в Костромскую область эвакуировали. А сама я не пошла в детдом, уперлась. И учительница приходила,  и милиция.  «Если забирать будете, я в окно выпрыгну и убегу», - говорю. Выпрыгнуть-то нетрудно было: на тот момент уж и стекол в рамах не было – выбило все от взрывов.  Мне брат, уходя на фронт, сказал: «Что бы ни случилось, в детский дом не ходи. Помнишь, как у Макаренко: там сильные. А ты слабая. Сильные слабых одолевают».

- Хотя Вы-то как раз сильная. Это по всему чувствуется!
- Знаете, в войну силы воли совсем не стало.  Отец погиб в декабре сорок первого. От брата, который добровольцем на фронт в семнадцать лет ушел, одно-единственное письмо пришло, а потом – тишина. Маму сразу же окопы рыть отправили, а потом в госпиталь положили, слабая она была. Вот скажет мне мама: получишь хлеб – сразу не ешь, на три части раздели. А мне не терпится: все сразу съедаю. Да и не разделить этот кусочек было,  рассыпался он. Хлеба-то в хлебе не было! 

- Мама в блокаде выжила?
- Нет, так и умерла в госпитале. Она учителем  была. Говорит  как-то: «Ты бы до школы сходила, узнала, кто из педагогов жив, кого на фронт забрали, какие от ребят вести. Я и пошла. Только до школы так и не дошла в тот день…

- Случилось что-то?
- Случилось. Еще до войны на территории перед школой огромное поле было – там научно-исследовательский институт строить собирались. А тут смотрю: площадка эта высоченным забором обнесена. Я из интереса внутрь зашла, думала, что, может, строительство идет. Мне военные кричат: «Девчонка, вернись! Не смей!». Я огляделась вокруг  - и чуть в обморок не упала: столько трупов кругом! Высоченные горы, взглядом не окинуть! Люди умирали, их в простыни заворачивали и во двор выносили. Хоронить просто сил не было. Потом на самосвал – и сюда. А дальше… дальше уже экскаватором наверх закидывали. Не помню, как обратно дошла. Все как в тумане. 

- Морозы в блокадном Ленинграде были не то что нынешние – говорят, доходило до минус сорок.
- И минус сорок три, и минус сорок пять было. Я по совету мамы укрывалась так: матрац на себя сверху положу, пальто родителей, пальто брата, свое пальтишко. Дырочку сделала, чтобы дышать - и спасалась от холода. Хотя и не спасало это в общем-то. Все равно долго заснуть не могла. А в два часа ночи уже бежать надо было – очередь за хлебом занимать. Очередь, очередь, бесконечная очередь… Иногда смотришь – не двигается она. Толкаешь того, кто впереди стоит, чтобы не задерживал движение, а он падает. Перешагиваешь тогда – и снова в очередь встаешь. Все знали, что помогать упавшему не стоит: раз упал, значит, и не поднимется уже.

- Питалась только хлебом?
- Еще летом сорок первого по маминому совету мы с подружкой в  местном совхозе свекольной ботвы набрали. «Изрубим мы ее с тобой и засолим, как я из госпиталя выйду», - говорила мама. Да так и не вышла… Изрубила я эти листочки сама, засолила. Но поскольку кадки не было, поместила все в картонную коробку. Коробка рассохлась, рассол вытек. И стало все это соленье нестерпимо пахнуть тухлым яйцом! Соседи ругаются, а я все равно не выкидываю! Когда совсем голодно стало жевала эту щеницу (так я ее назвала). Немножко желудок обмануть можно было. Правда, в сорок втором сил уже все равно никаких не было. Я с палками передвигалась.  

- Но в детдом, между тем, ни в какую…
- Вместо этого пошла на токаря учиться. Хотела на завод, где мой брат работал, но его разбомбили. Тогда моя школьная учительница похлопотала – взяли меня на  завод имени Козицкого. Военный на тот момент.  Учить стали. И суп давали! Таким вкусным он казался! А в супе-то – картофельные очистки. Только и всего.

- Ожила, значит, и  оправилась.  А потом еще и в действующую армию попала?
- Немец с такой молниеносной силой наступал, что уже прицельно по местным жителям стрелял. А у нас на линии фронта солдат не хватало. Тогда было принято решение: из ремесленных училищ и  школ ФЗО отправить всех  в воинские части. 

- И что – взяли? Вы же еще совсем ребенком были?
- Командир тогда так и сказал: «Что за детский сад мне привезли? Давайте обратно!». А наш мастер ему: «Вот эта девочка  хорошо стреляет». Я до войны ходила в военный кружок – мамочка меня во Дворец пионеров записала. И  из всех направлений я именно военное выбрала. Стрелять еще дедушка научил. Говорил, у меня способности. 

- Способности Ваши командир оценил?
- Испытал меня. И в цель я выстрелила не хуже него. Потом говорил мне неоднократно: «Ты меня просто спасла!»  Четыре снайпера у него до меня погибло. А меня берегли. На задания двух солдат со мной всегда отправлял. Они поодаль стояли, контролировали. Я  с дерева стреляла. И как выстрелю - сразу вниз прыгаю! У немцев техника хорошая была, после выстрела они меня на прицел мгновенно брали. Вся исцарапаюсь, в сугроб в полный рост провалюсь – одни глаза видно. Ребята меня откопают, медсестра подлечит – и снова на задание. Всё лучше, чем в холодной квартире с голоду погибать. Свою первую награду за оборону Ленинграда я в четырнадцать лет получила. Дальше так и воевала на Ленинградском фронте.

- А после войны куда?
- А после войны – ни документов, ни квартиры: приезжаю, а там уже другие люди живут. Деваться некуда – приехала к бабушке под Кострому – в деревню Шестаково Судиславского района. Не была там ни разу до войны. Но вспомнила, что брат о деревне этой много рассказывал. Разыскала.

- Так и не вернулась больше в Ленинград?  
- Бабушка не отпустила. У нее и муж погиб, и сын. Я единственной радостью стала.  Выучила она меня. По образованию я агроном, техникум в Галиче закончила. И в Костромском сельхозинституте потом училась. Но закончить не успела: семья, дети – не до учебы стало.

- Вы и сегодня всегда в движении и общественной деятельности.
- Рассказывать о войне надо. Большинство ведь о ней теперь только по фильмам судить может. А это все не то. Потому как ценнее всего живое слово. Вот и спешу всегда на встречи со студентами и школьниками.  И не устаю повторять: Россия наша непобедима! В этом я абсолютно уверена.