Полтора года назад в районных судах появилась возможность рассмотрения уголовных дел с участием коллегии присяжных заседателей, если на том настаивает подсудимый.

За это время в районных судах Костромской области состоялось не более пяти процессов с участием судей из народа.
Один из них – в Галиче - закончился оправдательным приговором.

О том, что повлияло на решение присяжных заседателей в этом конкретном случае и каково значение судов присяжных для подсудимых, правовой системы и всего гражданского общества в целом, мы поговорили с адвокатом Областной коллегии адвокатов Сергеем Ивановичем Виноградовым.

- Сергей Иванович, именно Вы представляли сторону защиты в дебютном для Галичского районного суда процессе с участием коллегии присяжных. И первое же дело закончилось вердиктом «не виновен» - то есть, Вашей победой …

- Нет, не моей. Это победа закона. В ходе судебного следствия вина подсудимого не была доказана присяжным стороной обвинения, и они, соблюдая один из главных принципов уголовного судопроизводства, - презумпцию невиновности – вынесли оправдательный вердикт.

- Расскажите подробнее об этом процессе.

- Рассматривалось дело о преступлении десятилетней давности. Тогда, в 2008 году, это было очень громкое дело в Галиче, тяжелое дело.
По версии предварительного следствия, в Галичском районе была изнасилована двадцатидвухлетняя девушка, инвалид детства - безобидное, кроткое существо, несмотря на возраст - ребенок, по сути. Двое ее братьев - сотрудники правоохранительных органов, - узнав об этом, приехали на место происшествия и, желая отомстить обидчику сестры, умышленно нанесли ему различные удары по голове и туловищу. В числе прочих повреждений, причиненных мужчине, были и тяжкие, от которых через сутки с небольшим он умер.

Вначале обвинение в причинении тяжкого вреда здоровью, повлекшего смерть потерпевшего, было предъявлено только одному из братьев. Однако спустя некоторое время следствие пришло к выводу, что смертельные ранения потерпевшему они наносили вместе. Было решено привлечь в качестве подозреваемого и второго из «мстителей», но в это время он, потеряв работу, уже уехал из Галича и вообще из России.

Младший брат был осужден, отбыл назначенный срок заключения, несколько лет назад освободился. Старший же предстал перед судом только в начале 2018 года. Ему были предъявлены те же обвинения, что и брату: по части 4 статьи 111 Уголовного кодекса РФ (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего).
8 июня 2018 года приговором, вынесенным единолично судьей галичского районного суда, мой подзащитный был оправдан: суд не нашел в материалах дела достаточных доказательств его вины в причинении именно тех повреждений, от которых умер потерпевший. Однако, рассмотрев апелляцию стороны обвинения, областной суд приговор галичского судьи отменил.

Как раз в это самое время вступили в действие новые уголовно-процессуальные нормы относительно суда присяжных. Участие присяжных стало возможно при рассмотрении дел в районных судах, а к подсудности присяжных была, в числе прочих, отнесена и та статья, по которой обвинялся мой подзащитный. Мы решили, что рассмотрение дела с участием коллегии присяжных - это один из немногих шансов на новое оправдание, и написали ходатайство о рассмотрении дела с участием коллегии присяжных. Как видите, расчет оказался верным.

- На что был этот расчет, Сергей Иванович? На то, что сыграют чувства присяжных: праведный гнев в отношении насильника и сочувствие к брату, вступившемуся за честь сестры?

- Нет, отнюдь не на это. Я убежден, что присяжные (в этом деле и во всех других делах), принимая решение, опираются не на чувства, а на житейскую мудрость, здравый смысл и – главное – на то, насколько объективно в процессе доказана вина подсудимого. Одно из условий, предъявляемых к кандидатам на роль присяжного заседателя, – возраст не младше двадцати пяти лет. То есть, человек, принимая на себя эту ответственность, уже имеет и осмысленную гражданскую позицию, и собственный багаж жизненного опыта. Кстати, всем кандидатам на место в коллегии присяжных по этому делу предварительно задавались вопросы о том, есть ли у них родственники, которые подвергались сексуальному насилию, а также братья, сестры, являющиеся инвалидами.
Если у кого-то были такие близкие, присяжными в этом деле они быть не могли, так как невольно переносили бы события преступления на своих родных людей и смотрели бы на дело субъективно. Кроме того, выяснялось отношение каждого к самосуду: оправдывают ли они такое восстановление справедливости?

Тот, кто допускал самосуд как форму восстановления справедливости, место присяжного не занял. Наш расчет был в том, что в данном конкретном деле следствие не представило доказательств, что именно мой подзащитный нанес те самые повреждения потерпевшему, из-за которых он и скончался: ни свидетельские показания, ни результаты экспертиз, ни выводы экспертов на это прямо не указывали.
Все говорило о том, что смертельные травмы обидчику сестры нанес только один из братьев – тот, что уже ответил за учиненный самосуд. А мой подзащитный – да, был разгневан, да «махал» кулаками. Он и не отрицал, что оставил на физиономиях людей, причастных к надругательству, кровоподтеки и ссадины. Но эти несмертельные травмы объектом рассмотрения в данном судебном заседании не были, так как с заявлением о возбуждении уголовного дела частного обвинения никто не обращался.

Присяжные не стали обвинять человека, чья вина не была доказана. Именно этой объективности мы и ждали от них, а не сочувствия. Сторона обвинения пыталась вновь обжаловать приговор, но на этот раз областной суд оставил его в силе.

- Получается, суды присяжных заставляют качественней работать органы следствия?

- Да, и в этом, мне кажется, самый большой плюс такой формы судопроизводства. Не секрет, что любой оправдательный приговор – это огромный минус и для следователей, и для прокурора, утверждающего обвинительное заключение. У дел, где, как в нашем случае, слабая доказательная база, мало шансов получить поддержку присяжных.
 Поэтому следствию придется тщательней собирать улики, а если их нет – переквалифицировать дела или вообще прекращать их, а не направлять с обвинительными заключениями в суд.

- То есть, суды присяжных – это, своего рода, помощь стороне защиты?

- И снова не совсем так. Стороне защиты тоже тщательней нужно готовиться к процессам с участием коллегии присяжных. Эти люди, как мы знаем, не юристы. Им не всегда легко понять действительную роль той или иной детали дела, того или другого факта в картине преступления.
Задача и обвинения, и защиты выстроить свою линию так, чтобы присяжные смогли эти детали увидеть в истинном свете, понять, какое значение они имеют в картине произошедшего.

- Но для вас это привычная работа. Разве не этим Вы занимаетесь ежедневно?

- Работа в процессе с коллегией присяжных существенно отличается от работы с судьей. Присяжным в суде предоставляют только те доказательства, которые относятся к данному событию. Никаких суждений, дополнений, выходящих за рамки события, никакой информации, характеризующей фигурантов дела, присяжным сообщать нельзя. То есть, они рассматривают событие, словно помещенное судом в информационный вакуум. Шаг вправо, шаг влево за «границы» непосредственных фактов – нарушение процессуальной нормы, что потом может привести к отмене решения присяжных.

Кроме того, с судьей ты говоришь на привычном и понятном и тебе, и ему, и гособвинителю юридическом языке, а присяжным все нужно объяснять понятным языком обывателя.

- Сложно было впервые выступать в роли «переводчика» с юридического на обывательский?

- Сложно. И не только мне: обвинению было сложно, судье тоже. Теоретически все готовы были к такой работе. А практику надо нарабатывать.

Анализируя этот процесс после его окончания, я понял, что допускал ошибки. Самая большая, что отказался от вступительного слова к суду и присяжным.
В обычных процессах мы нередко пренебрегаем этим правом, высказывая свою позицию по конкретным вопросам в прениях в ходе процесса. Тут я сделал то же самое. А сторона обвинения не отказалась, а с первых минут заседания конкретно и четко изложила свою позицию по делу. И даже довольно ярко и эмоционально изложила. То есть с первых минут наши оппоненты в головах присяжных постарались сформировать четкую обвинительную схему события, которое предстояло рассмотреть. А я эту возможность упустил!

Теперь я даже в процессах, которые судья ведет единолично, стараюсь после оглашения обвинительного заключения высказать свою позицию по предъявленному обвинению.

- Будете впредь своим подзащитным рекомендовать заявлять ходатайство о рассмотрении дел с участием коллегии присяжных?

- Исходя из материалов конкретного дела. Если человек признает себя виновным и все улики, собранные следствием, полностью его изобличают, то обращение к суду присяжных только затянет процесс.
 А вот если человек не согласен с обвинением и доказательства «притянуты за уши», имеет смысл разбираться, говорить о своей невиновности. Вот тогда - требуй суда равных.

Честертон, английский философ и журналист, автор детективных рассказов, после того, как сам побывал присяжным в суде, сказал, что наша цивилизация «поняла, что признать человека виновным - слишком серьезное дело, и нельзя поручить его специалистам». Объяснил он это так: «Самое страшное во всей машине правосудия, во всех судах, магистратах, судьях, поверенных, полисменах, сыщиках не то, что они плохи (есть и хорошие), не то, что они глупы (есть и умные), а то, что они привыкли. Они не видят на скамье подсудимых подсудимого; они видят привычную фигуру на привычном месте. Они не видят ужаса судоговорения - они видят механизм своей работы».

Мне кажется, тот процесс, о котором я рассказал, уже встряхнул всех привыкших. В том числе и меня.

Я ведь не Мартин Лютер Кинг - лидер борьбы за равенство и свободу, я скромный адвокат. Но у меня тоже есть мечта! Я мечтаю, что однажды наше общество выздоровеет от правового нигилизма и будет жить под сенью Закона.
Я мечтаю, что наши дети будут верить в правосудие безусловно. Я мечтаю, что справедливый и честный поступок станет нормой поведения и не будет рассматриваться как гражданский подвиг. Я мечтаю сегодня, чтобы завтра наши дети жили в моей мечте и могли мечтать о чем-то большем для своих детей.